[tenfiction]

Автор: Сехмет
Название: Тайное свидание
Фэндом: Герои
Ключевые слова: счастье, необходимо, круг
Уровень сложности: 2
Дисклеймер: все принадлежит Крингу, я - просто бедный кролик
Рейтинг: R
Пейринг: Мэтт/Сайлар, Мэтт/Дженис
Жанр: ангст/ПВП
Размер: 1758 слов
Предупреждения: AU условно, ООС, 1х20, установленные отношения, BDSM-лайфстайл или близко к тому, сопли, мат
Примечание: написано по мотивам заявки на одном из зарубежных кинк-фестов: «'Five Years Gone' timeline, Matt/Sylar d/s, sub!Sylar». Правда, кто тут саб – это большой вопрос

Nothing you can make that can't be made
No one you can save that can't be saved
Nothing you can do but you can learn how to be you in time
It's easy

All you need is love
All you need is love
All you need is love, love
Love is all you need

(The Beatles – «All You Need Is Love»)


Это – один из их особых вечеров.

* * *

У Сайлара вид Нэйтана Петрелли, он весь – наглость и лоск, но Мэтт знает, зачем он здесь. Он мог бы легко выяснить, как мистер президент, оставаясь незамеченным, вылетает из окна Белого Дома или под каким именем и с чьим лицом снимает номера в дешевых отелях – но ему не интересно.
Они не здороваются. Сайлар-Нэйтан улыбается как на предвыборном плакате, и зубы у него такие ярко-белые, что их можно показывать в рекламе зубной пасты, а Мэтт подходит ближе, становится вплотную, и, преодолевая вязкое сопротивление иллюзии, реальной настолько, что в нее верит даже семья Петрелли, нащупывает истину, нашаривает полоску плотной кожи на шее, и медленно тянет на себя.
«Будь оно все проклято» – думает он.
Образ Нэйтана Петрелли, дорогой костюм, улыбка – все это мгновенно рассыпается в прах, обнажая правду. Мэтт перехватывает ошейник другой рукой, тянет сильнее, и, с тяжелым звуком, Сайлар покорно падает к его ногам. Голова опущена, веки опущены, рот чуть приоткрыт – Мэтт не видит этого, но знает. Это – то, ради чего он здесь, это – их обычай и его долг, один из множества тех, которые нельзя выплатить до конца.
«Будь оно все, блядь, проклято».
– Ты можешь говорить.
– Я лгал, – произносит Сайлар, тихим голосом, смиренным тоном мальчика, пришедшего на свою первую исповедь, – я убивал сам, я приказывал убивать другим. Я прелюбодействовал.
У них нет тысяч условностей, которыми сковывают себя другие: особых обращений, лишней ругани, безопасных слов – Мэтт знает, чего Сайлар хочет, знает когда нужно остановиться, и он не позволит себе допустить ошибку, потому, что точно так же знает, чем это может закончиться для него самого, для тех, кого он любит.
Когда-нибудь это кончится, когда-нибудь один из них все-таки умрет.
– Я прелюбодействовал, – повторяет Сайлар, и Мэтт запускает пальцы в его волосы, дергает вверх, понуждая поднять голову, думая о том, чего не хочет делать, о том, чего не может контролировать. Это как время, как судьба – пуля, пущенная в цель, которую не остановить. Он ударяет Сайлара по лицу, еще раз и еще, так, что бледная кожа расцветает красным. Нельзя бить по-настоящему сильно, нельзя бить по глазам, нельзя разбивать нос или выбивать зубы: Сайлар боится боли, которая может затянуться надолго или после которой останутся следы, его выбор – синяки, ссадины, кровоподтеки, исчезающие так же быстро, как и память о них.
Мэтт не может не думать о том, что, если Сайлар захочет, он может испепелить его одним движением руки. Вместе с гостиницей, вместе со всеми, кто в ней находится.
Это началось три года назад, тоже почти без слов – просто Сайлару было необходимо найти лекарство от своих проблем с головой, найти свое счастье – и он нашел его. Счастье: дешевое раскаянье в дешевых комнатах, удары, похожие на пощечины ревнивой женщины, покаяние, которое ничто не стоит. Он думает, что у него не было возможности выбирать партнера для этих игр, у него не было желания выбирать кого-то еще, а у Мэтта не было возможности отказать.
Это – ловушка.
– Ты должен быть наказан.
Это – их простые правила: Сайлар просит прощения, раскаиваясь в каждом грехе, и Мэтт должен внушить ему веру в возможность искупления через боль, которую вынесла бы и школьница. Вот ради этого он живет, вот за это он получает деньги, работу, возможность возвращаться вечерами к жене.
Сайлар кивает. У него изящная шея, тонкие позвонки, которые совсем несложно сломать. Стискивая пальцами ошейник, прежде, чем отпустить его, Мэтт представляет себе треск кости, и знает, что не сделает этого: зло всегда неизбежно, и тот, кто придет за Сайларом, может быть еще хуже, будет хуже, потому, что лучше этот мир, будь он проклят, не становится, никогда. Все, что он может – продолжать играть, пока выдерживает его тело, его нервы и его разум.
Когда-то он стал полицейским, служить и защищать, оберегать, спасать. Теперь он служит убийце, защищает ложь, и все, что ему остается – пытаться спасти себя и сберечь свою семью.
– Да.
И дальше все будет только хуже.
– Разденься и ложись в кровать.
Дальше будет все хуже и хуже, с каждым днем, может быть – с каждым часом. Потому, что оба они лгут, оба убивают, но только у Сайлара есть его игра в покаяние.
Он встает во весь рост, и торопливо раздевается, обнажая некрасивое бледное тело: узкие, тонкие плечи, округлый живот, широкий зад, пухлые бедра – неуместная и карикатурная женственность делает его еще более отталкивающим. Мэтта никогда не возбуждали мужчины и Сайлар кажется ему чертовски уродливым. Становясь на четвереньки, закрывая глаза, Сайлар широко разводит колени и похотливо прогибается в пояснице, чувствуя себя желанным и красивым, пусть даже и заслуживающим наказания.
Сняв ремень, Мэтт закрывает глаза, и, ничего себе не представляя, ударяет Сайлара. Звук удара оказывается неожиданно звонким, и короткий вскрик тонет в нем без следа.
Тонкие стены отеля, чужая шумная ебля в соседних номерах, желтый свет, выжигающий глаза – Мэтт устал. Ему никто не говорит «прощаю», он никому не говорит «прости», хотя, видит Бог, он этого заслужил. Несколько раз он задевает ремнем собственную руку, но не замечает этого.
Вся ложь, без которой он больше не может жить, вся ложь, от которой он мечтает избавиться, все это – в каждом движении. Может быть, он хотел бы любить Сайлара или просто по-настоящему хотеть, чтобы в происходящем было хоть немного правды, он ненавидит Сайлара за то, что тот делал, делает, сделает, и все кончится только смертью, и дальше будет еще хуже.
– Прости меня.
Он делает шаг назад, отложив ремень, и вытаскивает из кармана латексную перчатку. Они часто это делают именно так – может быть, Сайлару это кажется более унизительным: лишнее напоминание о том, что человек, которого он любит, не сунет в него хуй до тех пор, пока будет возможность этого не делать, может быть, он просто не хочет остаться нетраханным, если у Мэтта не встанет. Тот мог бы узнать точный ответ, но не хочет.
– Всему свое время.
Мэтт шлепает Сайлара по покрасневшей, исхлестанной заднице, а потом плюет на затянутые в латекс пальцы, и резким движением вгоняет в дырку указательный и средний. Пальцы входят легко – Сайлар растягивает себя почти каждый день, дроча на супружеском ложе Нэйтана Петрелли, в Белом Доме. Мэтт хотел бы не знать, о чем тот думает, занимаясь этим: в череде невнятных фантазий о незнакомцах, чьих лиц не разглядеть, кинозвездах, и людях, которые, скорее всего, не существуют, фантазий, мало отличающихся от тех, которым предается Дженис – он. Иногда – одетый в форму, иногда – лежащий рядом на этой же кровати.
Иногда Мэтт ненавидит Сайлара за его глупую влюбленность, иногда он ненавидит себя – за то, что смирился со всем с этим.
Движения привычны и однообразны.
Сайлар вскидывает голову, замирает, и, в этот момент, его сознание полностью раскрыто, так же бесстыдно, как и тело, в него легко проникнуть, войти во все запертые двери, добраться до самых дальних тупиков. Там, в железных клетках таится безумие, там лежат чужие разбитые судьбы, и Мэтт должен наводить порядок в лабиринте минотавра: по колено в дерьме и крови, среди вони и костей. Этим мог бы заниматься Рене, этим мог бы заниматься кто угодно, но Сайлар выбрал именно его, хотя мог бы найти другого, если бы захотел.
Когда Мэтт останавливается, Сайлар начинает двигаться сам, но тут же получает болезненный, почти на грани допустимого, удар в бок, и замирает, отклячив зад. Помедлив несколько секунд, растягивая напряжения и ожидание, Мэтт вытаскивает пальцы, и, шлепнув Сайлар еще раз, обхватывает его член.
Тысячу лет назад, в другой жизни, другой капризный педик, с такими же капризно изогнутыми губами, сказал Мэтту: «Вы такой большой и сильный офицер. Я отсосу Вам даром».
– Теперь помоги мне. Шевелись.
В голове у Сайлара – среди хора крылатых химер, воющих: «убей, убей, убей», среди валяющихся в вонючей жиже грешников, стонущих: «убийца, убийца, убийца» – любовь. Воспоминания, желания, ощущения, чувства – все, от первой встречи, до происходящего прямо сейчас, складывается в нее: сладкую и липкую, как крем на свадебном торте, тонущем в выгребной яме. Сайлар мысленно просит: «пожалуйста, Мэтт, пожалуйста», просит не о нежности или прощении – а о любви. Среди гниющей плоти, среди воплей, среди острых обломков безумия.
И это – еще одна причина, по которой он боится, что Сайлар станет бессмертным: тогда то, что происходит в этих комнатах, снимаемых на ночь, станет невыносимым. Он знает, что будет ломать кости, выворачивать суставы, отбивать внутренности, рвать кожу, резать плоть, убивать еще и еще – потом смотреть, как Сайлар оживает. Облитый кровью, жаждущий любви.
Несколько отрывистых, резких движений – туда-сюда, нервная дрожь, бедра дергаются, пальцы сжимаются, а потом Сайлар кончает – его тело выгибается, как у отравленного стрихнином, и он опускается на простынь.
На кроватях в дешевых гостиницах, на полу, в ванных – Сайлар хочет истекать кровью по-настоящему, Мэтт хочет убивать его по-настоящему, опять и опять, так, чтобы это никогда не кончилось. Когда-то Мэтт стал полицейским, чтобы служить и защищать, оберегать, спасать. Он боится превратиться в чудовище, он боится, что уже превратился.
– Ты прощаешь меня? – у Сайлара по-прежнему невинный тон ребенка, голос чуть дрожит, но в мозгу у него – все тот же ад, кровь и боль, и дальше их будет только больше.
– Да, – говорит Мэтт, чуть дергая его за ошейник, точно прощаясь, и это – конец особого вечера.
Сайлар не идет в душ – ему нравится чувствовать себя грязным.
Это – как ошейник, как съем номеров – те условности, которые ему нравятся. «Как жаль, что ты меня не любишь» – думает он, слишком громко, слишком отчетливо.
– Мне нужна Клэр Беннет. Я хочу, чтобы все было всерьез, – говорит он. Сейчас Мэтт может сделать вид, что не слышит этих слов. Он возит рукой по простыни, стирая тальк, снова надевает ремень, и уходит.
Сайлар поднимает с пола одежду и натягивает ее на тело, влажное от пота, его кожа болит, ноет там, где остались следы ударов. Он касается своего ошейника, делает глубокий вдох, и надевает лицо и тело Нэйтана Петрелли, его улыбку, его костюм, его обаяние и всеобщую любовь. Все заканчивается: боль и унижение – удел Сайлара, счастье Нэйтана – свобода без следа греха или раскаянья.

* * *

Безопасность его семьи, деньги, которые он получает, гарантии, которые у него есть – Мэтт сейчас думает, что это не стоит того, и дело не в чужой боли, игрушечной или настоящей, и даже не бессмысленности движения по замкнутому, будь он проклят, кругу или лжи, из-за которой гибнут люди – дело в том, что у него нет больше сил покупать счастье своей семьи за все это.
Позже вечер становится еще темнее, все краски смешиваются с черным, а потом подсвечиваются неоном города. Мэтт сидит в машине, укрытый темнотой. Его телефон, лежащий на сиденье, беззвучно вздрагивает, а потом экран загорается надписью о новом сообщении – и, почти минуту спустя, Мэтт читает: «ты будешь к ужину?».
Он думает о Дженис, вспоминает, что она опять беременна и хочет рассказать ему об этом, он вспоминает своего сына, ради которого будет играть до конца, и заводит машину. Играть до конца, терпеть что угодно, лгать, убивать, столько, сколько понадобится, рисковать, мучить, бить, чтобы никогда не победить, столько, сколько скажет Сайлар – ради того счастья, которое он однажды выбрал, за которое готов заплатить. Он нажимает на газ.
В этот момент ему кажется, что вся его будущая ложь, вся чужая будущая боль будет стоить этого.

Fin.